Я люблю концепцию "красавица и чудовище". И это один из самых больших интересов в моей жизни. Причём, метафорические чудовища меня не интересуют. То есть история с чуваком нормальной внешности, но типа "чудовище внутри" - не пройдёт. Все мои любимые истории имеют в основе своей персонажа - страдающего монстра. Да я книжки начала читать только после того, как прочитала "Франкенштейна" в 12 лет и моё развивающееся либидо сказало "да!".
И это самая интересная часть моей привязанности. У монстра может не быть девушки. Мне вполне достаточно чтобы у него были внутренние конфликты и всякие страдашки. Да и будем частным, зачастую девушка в таких историях - это кусок декорации. Это просто образ, на который монстр страдает.
Призраку Оперы по сути не нужна Кристина, он не знает, что с ней делать. Не то связать, не то играть в романтику в подземелье, а может вообще отпустить. Как человек привыкший к страданию, мне кажется, он находит некоторое упоение в собственной боли. Кристина просто становится очередным объектом, который даёт ему новые "дозы" боли.
Монстр Франкенштейна вообще не имеет конкретного объекта чувств. Ему просто нравятся женщины и он страдает от невозможности пёхаться (простите). И, да, он делает всякие жуткие вещи. Например, подставляет няню младшего брата Виктора и убивает невесту Виктора, как бы в отместку за то, что ему не дано пёхаться. И если начинать во всём этом разбираться, то это пиздец, ага.
В общем, выходит, что в концепции монстра и красавицы важно не наличие красавицы, а возможность выразить боль монстра каким-то убер-мощным способом. Я не отдавала себе в этом отчёта, но даже в юном возрасте мне была важна на самом деле лишь эта боль. Когда я придумывала любовные истории, я больше воображала себя монстром, чем красавицей. Красавица существовала как некий отстранённый объект, по которому я придумывала страдания разной степени страдашности.
Наверно так у девочек работает идентификация с интересными мужскими персонажами (будем честными, интересные персонажи в нашей культуре в 90% случаев - это мужчины, поэтому все девочки, воспитанные в этой культуре, приучены мысленно менять пол). Кто-то из девочек выбирает для идентификации приключенцев, злодеев и т.д. Я выбрала страдающих монстров. Именно их я готова понимать лучше всего. Важно другое - чтобы монстр оставался в рамках привычной сексуальности. То есть, я готова сколько угодно сочувствовать чудовищу, пока он высок и силён, а желательно ещё и мускулист. И ещё он должен быть умён. Хотя бы достаточно разумен. Хренушки я буду сочувствовать Горлуму!
И хоть сейчас я уже хорошо понимаю, что монстр Франкенштейна - это грёбанный псих с замашками сталкера; Эрик - вздорный нарцисс, которому объект его сталкеринга нафик не был нужен; Чудовище (Адам) - домашний тиран и дитя-переросток; всё равно их боль представляется мне чем-то привлекательным. Может дело в моей депрессивной натуре, которую бесполезно убеждать, что всё хорошо, я всё равно найду, почему всё плохо. Но на самом деле, я думаю, что монстр и девушка - это запредельные условия для запретной любви. То есть, это вам не Ромка с Жулей. Если бы Жуля послала Ромку, он бы уже через пару дней волочился за другой юбкой (в начале пьесы же у него пипец какая любовь к другой барышне). Что важно в концепции "девушка и монстр" - это фиксация на объекте страсти. Да, я говорила, что девушка тут не очень-то и нужна, но на самом деле, объектом страсти может быть и просто абстрактное страдание по любви и близости (как это было у монстра Франкенштейна). Важна фиксация. Поэтому я никогда не любила фан-фики по ПО, где Эрику подсовывают другую женщину и он счастлив. Для меня он остаётся привлекательным только пока зафиксирован на Кристине.
Чем так интересна фиксация на объекте? Мне это представляется как наивысшая точка кипения страсти, которая не имеет возможности найти выход. Проще говоря, это круто, когда персонаж хочет то, чего ему не получить. Такая концентрация напряжения страсти она фактически как тот момент перед оргазмом, когда вот ещё немного и всё, но ещё не всё. Только это ещё лучше, потому что точка перед срывом растянута на дофига времени.
Выходит, что болезненная страсть, не способная найти выходы, облечённая в тело сексуального монстра, это как очень затяжной оргазм. Так вот где собака порылась! Во всём виноват секс. По крайней мере, его лучшая часть.
Вот почему я люблю страдающих монстров. Если я когда-нибудь решусь начать писать, то это будет именно такая любовная литература. В конце-концов, про просто красивых мужиков и женщин написаны тонны книг и километры текстов. Так почему бы не отсыпать секса уже кому-нибудь кроме человекоподобных демонов и вампиров?